Трезвые мысли

Я не говорю, что пьяных у нас много. Пьяных не так чтобы много. За весь месяц май я всего одного в лежку пьяненького встретил.

А лежал он поперек панели. И чуть я на него, на черта, в потемках не наступил.

Гляжу – лежит выпивший человек, ревет и шапкой морду утирает.

– Вставай, – говорю, – дядя! Ишь разлегся на двухспальной.

Хотел я его приподнять – не хочет. Ревет.

– Чего, – говорю, – ревешь-то, дура-голова?

– Да так, – говорит, – обидно очень…

– Чего, – говорю, – обидно?

– Да так, – говорит, – люди – какая сволота.

– Чем же сволота?

– Да так, мимо шагают… Прут без разбору… Не могут тоже человеку в личность посмотреть: какой это человек лежит – выпивший, или, может, несчастный случай…

– Да ты же, – говорю, – выпивший…

– Ну да, – говорит, – конечно, выпивший. А мог бы я и не выпивший упасть. Мало ли… Нога, скажем, у меня, у невыпившего, не аккуратно подогнулась… Или вообще дыханье у меня сперло… Или, может, меня грабители раздели… А тут, значит, так и шагай через меня, через невыпившего, так и при, так и шляйся по своим делам…

– Фу ты! – говорю. – Да ты же выпивши.

– Да, – говорит, – конечно, не трезвый. Теперича-то еще маленько протрезвел. Два часа нарочно лежу… И чтобы за два часа ни один пес не подошел – это же помереть можно от оскорбленья. Так, значит, тут и околевай невыпивший под прохожими ногами? Это что же выходит? Это выходит сердца у людей теперича нету. Бывало раньше, упадешь – настановятся вокруг. Одеколон в нос суют. Растирают. Покуда, конечно, не увидят в чем суть. Ну, увидят – отвернутся. А теперича что?

Поднял я моего пьяненького, поставил на ноги. Пихнул его легонько вперед, чтобы движение ему дать. Ничего – пошел.

Только прошел шагов пять – сел на приступочек.

– Нету, – говорит, – не могу идтить. Обидно очень. Слезы, говорит, глаза застилают. Люди – какие малосердечные.

1928